* * * Пожар в моей житейской лодке. Изнанка пепла в акварели казалась чайками. Лебёдки с фок-мачтой радостно горели. По палубе неслось фоно с паническим оскалом зверя. В пантеистическом размере, как небо рыб, вставало дно. Вдоль ватерлинии вскипала вся влага рек, каналов, башен водонапорных... Десять баллов в подкорке, стук коленных чашек о переборки, выдох-вдох - и кома чистых многоточий... Дым обнимал, как старый отчим, сбывая с рук... Сбивая с ног, на грудь валился жаркий полог, в изломах празднуя изгибы... Я - католический осколок упадка готики. Ноги бы моей здесь не было, когда б не мой отец с его акцентом и сила притяженья к центру вселенной, и священный трап, как-будто брошенный с ковчега, набитого, как лошадь Трои, что, безусловно, льстило эго, но было каверзной игрою. Сверхромантический подъём одолевал меня, как насморк. Провинция стояла насмерть. Мы спали, в сущности, втроём. На западе - я, на востоке - он, между нами - палестина. Я жгла беспомощные строки, но запылала парусина...