| С.Гуриев, В.Попов
«ЭКСПЕРТ» №9 |
| ТРЕХГЛАВАЯ ГИДРА БЕЗДЕНЕЖЬЯ
|
|
| НЕПЛАТЕЖИ, БАРТЕР, ДЕНЕЖНЫЕ СУРРОГАТЫ: ОТКУДА ОНИ ВЗЯЛИСЬ В РОССИИ И КАК С НИМИ БОРОТЬСЯ |
Немонетарная экономика — хроническое и массовое замещение в хозяйственном обороте денег неплатежами, бартером и всевозможными платежными суррогатами — один из самых загадочных феноменов российского переходного периода. Быть может, на наших глазах он уходит в небытие, так и не будучи понятым до конца экономистами. После кризиса 1998 года все показатели немонетарной экономики неуклонно снижаются.
Непросто предсказать и что будет дальше. Наблюдаем мы окончательный закат немонетарной экономики, или же относительные показатели неплатежей и бартера стабилизируются на каком-то (каком?) более или менее устойчивом уровне. Или же, еще хуже, когда-то (когда?) начнется новый раунд демонетизации.
Ранние трактовки накопления неплатежей в 1992—1994 годах делали упор на неадекватно жесткую монетарную политику, так как корреляция между динамикой денежной массы, с одной стороны, и неплатежами (отрицательная) и инфляцией (положительная) — с другой, была довольно очевидной. Снижение темпов роста денежной массы всегда вело к росту неплатежей и спустя несколько месяцев — к снижению инфляции. Интерпретация этой эмпирической зависимости была, однако, различной.
Кейнсианцы считали, что в России рост цен вызван в основном инфляцией издержек, так что ужесточение монетарной политики может привести только к росту неплатежей и к падению производства. Напротив, монетаристы полагали, что российская инфляция — чисто денежный феномен, вызванный чрезмерным увеличением спроса. Предприятия, по их мнению, реагировали на сжатие реальной денежной массы не замедлением роста цен, а накоплением неплатежей из-за мягких бюджетных ограничений и слабого доверия к провозглашавшимся целям макроэкономической стабилизации. Они не без основания полагали, что власти в конце концов все-таки не позволят им обанкротиться и профинансируют их просроченную задолженность.
Обе эти взаимоисключающие трактовки базировались, однако, на едином фундаменте — уверенности в том, что неплатежи были макроэкономической политикой, а не структурными и институциональными факторами. При этом оставалось непонятным, почему в развитых странах жесткая денежная политика не ведет к неплатежам и бартеру, хотя и может вызвать снижение инфляции и/или выпуска. Или почему нехватка доверия к правительственной программе стабилизации ведет к бартеру и неплатежам, а не к тривиальной инфляции.
Вдобавок, макроэкономические объяснения противоречили общепринятой теории платежных средств, согласно которой бартер должен был бы вытеснить деньги во время высокой инфляции, но уступить им место, как только деньги перестанут обесцениваться. В действительности же бартер получил широкое распространение именно после денежной стабилизации 1995 года, когда инфляция стала сходить на нет.
Наконец, макроэкономические трактовки демонетизации не объясняли, почему бартер и денежные суррогаты не распространились во время первых двух платежных кризисов — в середине 1992-го и в середине 1994 года.
Макроэкономические теории не дают удовлетворительного объяснения того факта, что доля бартера в продажах сильно различалась для разных предприятий. Почти все предприятия в той или иной степени сочетали бартер с денежными продажами. От чего же зависит эта доля и какие именно характеристики предприятия, региона или отрасли определяют ее?
Наиболее популярным микроэкономическим объяснением демонетизации является так называемая гипотеза «ограничений ликвидности». Опросы директоров предприятий показывают, что на вопрос: «Почему вы используете бартер?» — подавляющее большинство отвечает: «У моего покупателя нет денег».
С теоретической точки зрения гипотеза о проблемах с ликвидностью не вполне бесспорна. Во-первых, не всегда можно быть до конца уверенным, что у покупателя или его аффилированных структур действительно нет денег. Во-вторых, отсутствие денег может быть сознательным решением покупателя: если покупатель знает, что он сможет расплатиться по бартеру, он не будет пытаться найти деньги.
Интересно, что гипотеза отсутствия ликвидности отвергается и эмпирическими исследованиями. Во-первых, не существует значимой связи между наличием ликвидных средств и материалов. Во-вторых, динамика бартера весьма инерционна — доля бартера в сегодняшних продажах предприятия сильно определяется его «бартерным прошлым», так что, по всей видимости, речь не идет о временных трудностях с ликвидностью.
Альтернативное объяснение заключается в том, что менеджеры сознательно выбирают ненежные средства платежа вследствие конфликта интересов с собственниками и/или кредиторами включая налоговые органы. Менеджеры могут использовать бартер для защиты от внешних собственников и кредиторов, которым гораздо трудней контролировать неденежные трансакции. В недавнем докладе Рабочего центра экономических реформ на основе анализа результатов детального обследования нескольких предприятий сделан вывод, что неденежные трансакции являются ключевым средством организации производства, необходимым для сокрытия доходов от кредиторов.
Чем больше предприятие, тем больше бартера. При прочих равных условиях, если одно предприятие больше другого в 10 раз, его доля бартера больше примерно на 5%.
При увеличении доли экспорта в продажах на 10% уровень бартера падает на 2-3%. При прочих равных условиях в отраслях, производящих потребительские товары, бартер ниже на 10%, отсюда становится ясным быстрое сжатие бартера в посткризисный период. Во-первых, девальвация и доступ на экспортные и потребительские рынки дали толчок ремонетиза-ции экономики. Во-вторых, исчезновение рынка ГКО и снижение реальных процентных ставок привело к перетоку денежных средств в реальный сектор экономики.
Бартера больше на концентрированных рынках, и особенно много — на монополизированных. Одно из объяснений этого эффекта — возможность использования бартера для ценовой дискриминации потребителей продукции предприятий-монополистов.
Одно из объяснений бартера, в большой мере базирующееся на специфически российских реалиях, — это теория виртуальной экономики.
Впервые она была предложена американскими исследователями Гэдди и Икесом в 1998 году. Они считали неплатежи и бартер инструментами скрытого перераспределения средств от эффективного сырьевого и энергетического сектора к неэффективному обрабатывающему. Предполагалось, что правительство поощряет такое перераспределение, поскольку старается предотвратить банкротство и закрытие неэффективных предприятий в обрабатывающей промышленности. Сырьевой сектор в целом и ТЭК в частности являются чистым кредитором в межотраслевом балансе неплатежей, а отрасли вторичной обработки — чистым должником.
Однако предпосылка о перераспределении средств между секторами ни в коей мере не является необходимой для объяснения роста немонетарной экономики. Ведь надо еще объяснить, почему это перераспределение ресурсов от сырьевых к обрабатывающим отраслям принимает не слишком обычную в мировой практике форму накопления просроченной задолженности, а не более традиционную форму прямых или ценовых субсидий, и почему это перераспределение изменяется во времени именно таким, а не иным образом. Да и в России в дополнение к механизму неплатежей гораздо более масштабный переток средств обеспечивается ценовыми субсидиями и прямыми дотациями сельскому хозяйству.
Кроме того, теория виртуальной экономики не дает ответа на вопрос о динамике доли бартерных операций и распространения квазиденег.
Американец Дэвид Вудрафф считает, что ключевой вопрос анализа немонетарной экономики состоит в выяснении условий, при которых центральное правительство теряет свою монополию на выпуск денег в обращение. Обычно мы принимаем факт наличия такой монополии как само собой разумеющийся, хотя только во второй половине XIX века центральная власть в наиболее промышленно развитых странах утвердила свои исключительные полномочия в монетарной сфере. Монополия центральной власти на регулирование денежного обращения, по мнению Вудраффа, отнюдь не была гарантирована раз и навсегда в начале российского переходного периода.
Конфликт между федеральными властями и регионами привел к утрате монополии центра на официальное определение законных платежных средств. Позднее, в 1996—1998 годах, когда распространение векселей привело к утрате контроля над ценообразованием со стороны крупнейших компаний векселя были изъяты из обращения. Таким образом, демонетизация экономики тесно связана с политической децентрализацией федеративного государства. К институциональным гипотезам немонетарной экономики следует отнести и широко распространенную точку зрения, в соответствии с которой неплатежи, бартер и денежные суррогаты возможны лишь постольку и до тех пор, поскольку и пока само государство играет по немонетарным правилам.
Несмотря на кажущуюся простоту такого объяснения, очень может быть, что попустительство властей как раз и есть та последняя капля (или «большой толчок»), превращающая предрасположенность к немонетарной экономике в действительность. Статистическая проверка направленности причинных связей подтвердила, между прочим, что именно неплатежи государству вызывают к жизни неплатежи предприятий друг другу, а не наоборот. Если бы институциональный потенциал государства был достаточен для того, чтобы собирать налоги в срок и наличными (а не бартером и суррогатами) и чтобы платить в срок по своим обязательствам, неплатежи и бартер в частном секторе исчезли бы сами собой.
Анализ свидетельствует о том, что вряд ли было бы разумным считать главной какую-то одну из многочисленных причин демонетизации экономики. Предрасположенность к бартеру и неплатежам появляется при уникальной комбинации микрофакторов (монополии, высокая задолженность, уклонение от налогов и т. п.), структурных факторов (различия в эффективности секторов и необходимость субсидирования отдельных отраслей) и институциональных факторов (слабость государственных институтов, не позволяющая ни прибегнуть к более открытым и традиционным формам субсидирования, ни закрыть лазейки ухода от налогов). Добавьте к этому жесткую денежную политику, и получится набор достаточных условий, превращающих предрасположенность в реальность.
Неплатежи и бартер возникают в незрелой рыночной эконо-мике (со слабыми институтами и слабой центральной властью, с резкими различиями в эффективности между секторами, с отсутствием традиций банкротства, с сильной монополизацией и т. д.) и до поры до времени существуют как «спящие гены», разбудить которые может «большой толчок», например в виде резкого ужесточения денежной политики и/или сокращения экспорта.
Разбуженные гены начинают плодиться в благоприятной среде (дороговизна кредита) с неимоверной скоростью и быстро переделывают экономику в немонетарную: чем больше платят бартером, тем меньше нужны деньги.
Практический вывод из этого комплексного диагноза довольно очевиден. Если вы больны диабетом, не надо есть много сахара, если экономика имеет склонность к неплатежам и бapтеpy, ей противопоказана жесткая денежная политика. По опыту прошлых лет (1995-1998 годы) получается, что зa пять-шесть лет монетарных рестрикций предрасположенную к неплатежам и бартеру экономику можно полностью превратить в немонетарную. Августовский кризис, правда, нарушил «чистоту» эксперимента, но, возможно, это как раз тот случай, когда лучше быть здоровым и не знать почему, чем все знать и быть больным.
Пока правительство и ЦБР довольнo успешно балансируют на тонкой грани между опасностью усиления инфляции (мягкая денежная политика) и угрозой нового роста неплатежей и бартеpa (политика жесткиx денег). Если ужесточение денежной политики продолжится, а структурные реформы не увенчаются успехом, мы можем стать свидетелями нового подъема немонетарной экономики, и когда разумнее всего будет сразу же отступить — смягчить денежные ограничения.
Жесткость монетарной политики, конечно, понятие относительное. При фискальной экспансии — большом дефиците госбюджета, как в 1995-1998 годах, — нужны более высокие темпы роста денежной массы (монетизация дефицита), чтобы избежать роста реальных процентных ставок из-за расширения госзаймов. Сегодня, когда дефицит сменился профицитом, а экономика растет, увеличивается спрос на деньги, так что можно в известных пределах подкачивать деньги в оборот, не опасаясь вызвать ускорение инфляции.
Так или иначе, только определить, какие именно темпы pocта денежной массы являются оптимальными, можно только эмпирически. Поэтому общий принцип денежной политики должен состоять в том, чтобы действовать методом проб и ошибок, постоянно пытаться прорвать границы невозможного и oпepaтивно отступать, как только мы на эти границы наталкиваемся.
Бороться с немонетарной экономикой необходимо. Укрепление платежной дисциплины в госсекторе и госбюджете. применение процедур банкротства одновременно с реформой судебной системы, уничтожение межрегиональных барьеров на пути движения товаров, создание конкурентных рынков — тoлькo эти и другие схожие меры могут искоренить институционально-структурные причины бартера. Однако прогресс здесь если и возможен, то только медленный, так что с предрасположенностью к тяжелой неплатеже-бартерной болезни придется жить еще не один год. Поэтому пока что лучше придерживаться щадящей монетарной диеты.
|
|
